NataliaBlack, спасибо что решила выложить этот рассказ!!! Он великолепен, столько чувст, переживаний и эмоций!!! Просто настоящий шедевр!!! stormy, потрясающий очерк!!! С удовольствием почитала!!! 
Добавлено (12.07.2009, 22:25)
---------------------------------------------
Вот почитала, ваши рассказы девчонки и решила тоже один очень хороший рассказ выложить!!! Мне его друг прислал по почте. Я ему однажды рассказала, что мое самое любимое животное - это волк!!! И он решил меня вот так вот порадовать. Он его откопал на каком-то писательском сайте. Почитайте не пожалеете!!! 
Тебя я знаю вдоль и поперек.
Жесток
От прадедов завещанный закон.
Но он
С тобою навсегда нас вместе спряг,
Мой враг.
М.Семенова
«А как ты думаешь, оборотень – это человек, превратившийся в волка или волк, ставший человеком?» (с)
Посвящается другу Велиалу, разговоры с которым так вдохновенны и плодотворны.
«Лишь теперь я понимаю все... Бесстрашный в час своей гибели, прекрасный в своем гневе, тот волк был так похож на каждую из кидавшихся на него собак, но стоило заглянуть в его желтые глаза, и это сходство исчезало моментально.
Кто-то сказал мне, что глаза у волков такие желтые потому, что каждую ночь, когда небо ясно,- они смотрят на луну, и воют ввысь, протяжно и тоскливо...» (с)
И брату Дюмаху, для размышлений…
Мой Глупый.
Вот она, Бегущая, то самое место… Вон и брод – торчащие над водой камни.
Я спустился с берега и ступил в прозрачную струю. Ноги заломило от холода… да… а когда-то я в три прыжка по камням оказывался на том берегу. Никто не мог за мной угнаться, никто не мог убежать! Я был великим охотником, лучшим в племени. Я мог бы стать первым…но не стал. Я многого не сделал: не ответил на зов женщины, не назвал своей, не дал ей детей… я охотился и воевал, чтобы чужие жены вырастили малышей, я обучал чужих сыновей и берег чужих дочек. Но я не жалею, нет… ведь я сам когда-то это выбрал.
Теперь я сед, как туман над Бегущей, зубы мои уже не белы и ноют по ночам, в ногах нет былой прыти, а в теле – мощи. Теперь я один, слабый никчемный старик… Но глаза мои по-прежнему ясные и зоркие. И память, цепкая память охотника: я узнаю место, когда-то все началось именно здесь.
Много жарких дней и холодных ночей минуло, и я вернулся. Зачем? Может, я ищу свою юность?
Да, тогда я был совсем юн…
Сухая жара спадала, скоро должны были придти дожди, а за ними – суровые метели и холода… Наше племя охотилось на полночь от этих мест, берег был уже чужой землей. Отец всегда учил нас, молодых: хочешь жить в мире, не нарушай границ, не ступай на чужую землю. Мы не ступали…но как-то раз гнали Рогатого и в пылу охоты сами не заметили, как оказались у Бегущей.
«Идем назад, - приказал Отец, - тут охотится племя, живущее на том берегу. Они коварны и опасны – я не хочу войны. Лес велик, мы поищем другой добычи.» Все послушались и повернули, а мне захотелось узнать, что же это за племя такое, которого даже сам Отец боится? Я прокрался назад и притаился.
На том берегу было странно и тревожно: из больших домов доносились незнакомые запахи и звуки, но никого не было видно. Понаблюдав немного, я отправился домой.
Я почти нагнал своих, когда почувствовал: кто-то прячется у тропы, чужой и опасный… Сердце сжалось, дыхание замерло в груди. Хотелось убежать без оглядки, но как оставить неизвестность за спиной моих ничего не подозревающих братьев? Я свернул с тропы, нырнул в густую колючую поросль и увидел.
Это был охотник из племени за Бегущей.
Не мужчина – мальчишка совсем, даже мне, молодому, не ровня: слабые руки, тонкая шея и едва заметный пушок над верхней губой. Он сидел, прижавшись к большому Вечному и не шевелился. Вокруг разило болью и страхом, но меня он не испугался.
- Здравствуй, охотник из Дремучего леса, - тихо сказал он, - Ты голоден? А у меня и нет ничего. Сегодня я сам – добыча: вот, змея… А теперь ты. Домой мне уже не добраться… а ты красивый: какие глаза ясные!
У племени за Бегущей совсем другой язык, но я понял его и почему-то знал, он тоже меня поймет.
«Надо бы убить тебя, Глупый, чтобы не мнил себя охотником, пока не обучен по лесу ходить, - да только Мать говорила, что дети не должны умирать зря. Я помогу.»
Я припал ртом к его распухшей ноге и выпустил дурную кровь, а потом стал лечить, как лечат в нашем племени. Я показал ему траву, которая выгонит яд, и кору, которая остудит жар, нашел листья, утоляющие боль и корешок, дающий сладкий отдых. А когда сделал все, что мог, для него, я ушел на свою землю к своим братьям, потому что мы и племя за Бегущей не ходим одной тропой и не охотимся вместе.
Ох и неласково встретили меня дома!
«Наш Ясноглазый на тот берег бегал в ножки кланяться, шейку свою нежную показывать! А чего же скоро воротился? – ухмылялся Резвый, - Не приняли?»
«Не нужны за Бегущей такие охотники – оскалился Меткий, - он ведь и не добыл ничего… Хоть бы ухо чужака прихватил – девкам на диво, детям на игрушки.»
«Мимо шли, что ж сами-то не взяли? - что они парнишку приметили, я быстро догадался, - или вы даже не посмотрели? Испугались? Раненого ребенка?»
"А ну-ка цыц, пустобрехи скудоумные! – это Отец явился, - Ушки на игрушки… Я вам покажу игрушки, коли кто к Бегущей без дозволения сунется! А ты, Ясноглазый, давай толком говори, зачем с чужим охотником якшался? Да, смотри, правду – ложь-то я сразу распознаю…"
Ему я никогда не врал. Не дело это – Отцу врать. Так и до беды недалеко.
Он выслушал, в сторону отошел, задумался. Долго думал, потом меня окликнул:
«Ясноглазый, подойди.»
Я тогда впервые увидел Отца неуверенным и растерянным, даже испугался сначала…
"Ты еще молод, многого не видел, - тихо сказал он, - наверное, он показался тебе ребенком – слабым и беззащитным. Но не позволяй обмануть себя, Ясноглазый: живущие с той стороны Бегущей опасны. Сердца их полны алчности и гордыни. Они убивают Вечных, складывают их кости, они губят всех, кто живет среди Вечных, а землю берут себе. Они всегда так делают и никогда не остановятся – им нравится убивать. Просто так. Я наперед знаю: рано ли, поздно ли, а охотники из-за Бегущей захотят забрать наши угодья. И быть тогда войне. Хорошо ли ты сделал, даровав жизнь врагу? Ведь твой Глупый вырастет."
Отцу перечить нельзя, я это с детства знаю, но тут разозлился отчего-то.
«Так надо было убить его? – выпалил, - Зачем? Просто так? А тогда чем мы лучше их, Отец?..»
«Молчать, щенок! – рявкнул он, но я и тогда не испугался. Он опять отвернулся, словно не мне говорил, - Я знаю, чего ты стоишь, Ясноглазый: когда-нибудь жена подарит тебе здоровых, крепких детей, и ты вместо меня станешь водить братьев на охоту и на битву… ты – мой первенец, мой любимый сын, моя гордость. Но если ты еще раз пойдешь к Бегущей, пеняй на себя – изгоню!» – и ожег взглядом.
Я тогда понял – не шутит.
Добавлено (12.07.2009, 22:26)
---------------------------------------------
К Бегущей я больше не ходил ни в этот год, ни в следующий. А на третий год сухая жара обернулась сыростью да гнилью, вслед явилась лютая стужа и голодная смерть. Перестал нас лес кормить. Мы от луны до луны рыскали по чащобам, только мало что находили – все больше слабели, от голода да от холода начали забывать закон.
Вот как-то прилег я вздремнуть, да с голодным брюхом – разве ж это сон? Лежал, думы нерадостные думал… тут вдруг Красавица подошла и кротко так попросила:
"Позволь, Ясноглазый, рядом лечь, теплом твоим согреться, холодно девушке одной в такую ночь."
Кто ж Красавице-то откажет! Легла, прижалась всем своим телом, стройным и сильным, жарко зашептала на ухо:
«Люблю тебя, Ясноглазый! Давно люблю… а ты – как не видишь.»
Поцелуи ее сладки были, запах – с ума свел: что там стужа и пустое брюхо! Лишь бы она, желанная, рядом была, лишь бы не уходила!..
«Давно я созрела, Ясноглазый мой, детей хочу, твоих сыновей. Только Отец силен, и чрево Матери не иссохло – не позволят они нам. Давай уйдем!»
«Да куда ж мы уйдем, Красавица? Метели кругом, холод да голод. Пропадем одни-то…»
«Хоть на восход, хоть на закат, родной мой, мир велик, хватит и нам места! – не сдавалась она, храбрая моя, - не пропадем! А и не одни будем: Резвый и Меткий со мной пойдут, только кликни. А Вольного и звать не надо.»
Резвый, Меткий и Вольный – лучшие охотники племени. Насторожился я, хоть и виду не подал, как задели эти речи. Да Красавица сама догадалась, засмеялась тихо:
«Резвого зовут Резвым, и Меткий имя не зря носит, а только знаю я, кто лучший… твоей буду – скажи лишь, что согласен!»
Я тогда словно ошалел, уж готов совсем был с ней бежать… да вспомнил братьев своих маленьких, сестричку, баловницу-хохотушку… и долг свой вспомнил.
«Нельзя нам, Красавица. Кто ж детей-то бросает?»
Взвилась она, голову гордо вскинула:
«Не мои это дети!»
«Это верно – не твои. И не мои. Только нас с тобой тоже когда-то старшие не бросили - выкормили, выучили. Вот и мы должны.»
"Оставайся с ними, Ясноглазый, раз так… Меткий мне проходу не дает, Резвый – глаз не сводит: любой из них будет счастлив, а ты оставайся!" – встала и ушла во тьму.
Я тогда думал, четверых по утру не досчитаемся, но удерживать не стал. Но на утро увидел, все здесь.
А Красавица больше со мной даже не заговаривала, только поглядывала порой с тоской и обидой.
Между тем вьюжило по-прежнему. Трое стариков от голода да холода померли, двое молодых заболели. Ходили мы и на полночь, к Топким, и на полдень, к Бегущей, но не было нам удачи. Затаился лес, притих, словно вымер…
Пошел я как-то свежий след проверить. Один был – так по окрестностям быстрее… Чую, рядом Ушастый, дай, думаю, гляну. Вышел на полянку, вижу, в самом деле, он: испуганно бьется, словно что-то держит его на месте. А с другой стороны - мой Глупый выходит. Остановился он, улыбнулся – тоже меня признал.
Подрос Глупый с той нашей встречи, и хоть все еще дитя дитем, а, видно, поумнел: Ушастый-то тот – его добыча.
- Ясноглазый! – окликнул. И поклонился, - Здоров будь, брат-охотник! Небогато нынче у нас в лесах зверьем. Прими, вот, зайца в дар, не побрезгуй. Долг платежом красен.
Повернулся и ушел своей дорогой.
Я крепко отцовское слово помнил, да голод мне страшнее его гнева показался. Взял я Ушастого, домой принес, перед Матерью положил. Знала она, кто зверя добыл. И Отец знал. Но, видно, и они рассудили: еда и жизнь важнее.
На другой день я опять встретил Глупого. И на третий. А на четвертый сам с ним поделился. Так мы стали охотиться вместе, и удача нас не оставляла.
Отец ворчал, Мать косилась, но молодые поправились и больше никто не умер до самых теплых дней и зеленых трав.
Так было этот год, и другой, и еще один.
В третьи морозы я заметил, что Отец болше мне в глаза не смотрит, а потом увидел, как он опустил голову и при виде Резвого.
А как солнце начало припекать и появились первые листья, Красавица в кои-то веки меня вспомнила. «Держись рядом, - говорит, - я скоро мужа выбирать стану. Хочу, чтобы это был ты, Ясноглазый мой!».
Уже не первый день я бродил по лесу и не находил Глупого. Его не было ни той поляне, где он поймал Ушастого, ни на той тропе, где змею встретил, ни в Темной балке, где мы в засаде сидели, ни у оврага, ни под большой костью Вечного, что у Холодных ключей… Я уже забыл об охоте, не читал следов и не высматривал добычи – все его искал. Не появлялся Глупый, и сердце тоска сжимала, а в животе ворочался холодный липкий страх.
На шестую ночь вышел я к Бегущей, да и махнул на тот берег.
О чем я тогда думал? Ни о чем. Просто тихо шел между домов, сложенных из костей Вечных и искал своего Глупого.
Нашел быстро – его дом, самый маленький среди всех, стоял на отшибе и казался старым и жалким. Притаившись, я сал слушать, есть ли там кто еще. Не услышал. И вошел. Мой Глупый малыш был один. Он лежал на костях Вечного, на шкурах Рогатых, слабый и тихий. А еще там были хворь, тоска и голод.
Я подошел и лег рядом, чтобы согреть.
Странно. Тут все было чужим… чужим, злым и пугающим: и горький запах, который оставляет Голодный Жар, и холод крепких зубов, которые охотники этого племени на себе носят, и мягкое прикосновение шкур Рогатых, все словно кричало: уходи, Ясноглазый, не место тебе тут! Но я оставался… тут был мой Глупый. Он страдал, и я не мог его бросить.
Я смотрел на его бледное неподвижное лицо, на ввалившиеся закрытые глаза и вспоминал… вспоминал его легкие шаги за спиной, тихий смех, его чужую, дикую песню, совсем не похожую на те, которые поют мои братья и сестры. Я снова чувствовал на своих губах вкус его крови пополам со змеиным ядом, его страх, надежду и благодарность в своем сердце… и это было так сладко. Сладко и мучительно.
Любить чужое дитя – для меня не ново. Но дитя своего исконного врага, самого страшного и самого непримиримого?.. Когда же это я успел полюбить его?
- Ясноглазый… - он открыл глаза и улыбнулся, словно вовсе не удивился, - я видел тебя во сне, Ясноглазый, - его руки легли мне на спину, а глаза наполнились влагой.
«Не плач, - я поцеловал его холодные, соленые щеки, мокрые ресницы, прижался к его плечу, - не плач, я помогу. Что нужно?»
- Мне бы только поесть… я бы поправился, если бы была еда.
«Будет. Жди!» - птицей вылетел я из дома, единым духом одолел брод и оказался в лесу.
Я искал добычи. Но первым мне попался не Ушастый, не Юркий и не Рогатый, а Красавица, ее след…
Она звала себе мужа, отца своим детям. Значит, Отец больше не поднимет глаз на сыновей, а Мать не родит мне братьев…
Красавица любила меня. Всегда. Если вернусь сейчас – я еще успею! Ее стройное тело, гибкое и сильное, ее нежный взгляд, ее жаркие поцелуи, запах, что сводит с ума и наделяет силой… и дети! Наши с ней дети! Будущие отцы и матери, вольные охотники, хозяева леса!
А Глупый? Его слабость и его слезы?.. Я пил яд из его раны, он охотился для моих братьев. Теперь он болен и голоден. И я сказал ему «жди»! У меня много братьев. Резвый догонит Рогатого, Меткий не промахнется в прыжке, храбрее и яростнее Вольного нет никого в лесу – у Красавицы будет достойный муж. А Глупый одинок. Брошу его - умрет.
Повернул я и побрел добычи искать…
Не Резвого, не Меткого и даже не храбреца-Вольного выбрала Красавица, а Тихого: не самого сильного и не самого смелого, зато самого разумного и осторожного. Как в низинках подсохло, родились у них детки: три мальчика и две девочки. Лес в тот год был изобилен и щедр – всем хватало, и ни войн, ни драк не было.
Я охотился один. Добычу делил с больным Глупым, но в доме его не оставался – не место таким, как я, за Бегущей. Но и дома мне больше места не было, лишь раз наведался – стариков повидать, да новости послушать. И, конечно, встретил ее, Красавицу, молодую Мать племени. Погрузнела она, легкость былую утратила, зато обрела стать и густой, уютный молочный запах. Материнский… Подошла она чинно, да улыбнулась горько:
«Что ж ты, Ясноглазый, бросил меня ради чужака? Неужели его кислый смрад тебе милее духа моего лона, охотник?»
Болью и стыдом отозвался ее упрек в моем сердце.
«Ничего нет в жизни милее твоего душистого лона, Мать, - ответил я, - только не мог я Глупого бросить, и теперь – не могу. Он болен.»
«Ну так и пусть сдохнет, коли болен. Таков закон.»
«Те, за Бегущей, растут медленно, почти как Вечные… Он дитя совсем, рано ему еще умирать. Моя мать не учила меня детей бросать… А Глупый сказал, долг платежом красен.»
«Помню, Ясноглазый мой, помню, как не помнить: то ты братьям нужен, то – Глупому этому… Не муж ты, а баба, что мертвых детей рожает, а потом от молока в сосках горящего, умом слабеет. Права я была, что не тебя выбрала.»
«Как есть права, Мать, - ответил я, - твой-то Тихий за Бегущую не сунется – от одной думки обмочится», - и ушел в чащу.
Дурные то были слова, не правдивые: она любила, ждала. Это я все погубил – на другую тропу свернул. Да и ее речь доброй не назовешь… нет, не бежать нам рядом, Красавица моя. Тебе – с твоим Тихим любиться, а мне – Глупого моего на ноги ставить.
Добавлено (12.07.2009, 22:27)
---------------------------------------------
***
Как-то раз, после работы, Захар с сыновьями Петром и Григорием, пропарившись в баньке да испив пивка холодного, совсем уж было собрались спать, как в дом вломился сосед, кривой Еремка, единственный глаз которого – второй-то еще в детстве выболел – вращался от страха, что твой жернов:
- Там… там… огородами… нечисть!.. Оборотень!
Тетка Тася, жена Захара, всплеснув руками, едва не опрокинула жбан с пивом, а потом начала торопливо креститься, повторяя: «спаси и сохрани нас, грешных…»
- Да погоди кудахтать! - одернул жену Захар, - Подай лучше пива соседу – вишь, волнуется. А ты, Ерема, сядь, да толком разъясни, что ты там видел-то, а что примерещилось.
Еремка пива выпил, слегка успокоился, и поведал вот что.
С некоторых пор стал он замечать неладное: собаки его дворовые покой потеряли. То с привязи рвутся, надрываются, а то в будку забьются и скулят, как побитые. И все на избушку Егоровны косятся, где Ванюшка-леший живет. Решил он вызнать, с чего это его псы так бесятся. Три дня караулил - правду сказать, не очень усердно - ничего не увидел. Даже сам мальчишка носа не казал. Только следы у крыльца волчьи… вдвое крупнее, чем у любой собаки в деревне! и каждый день – свежие. Он в оконце заглянул: как, мол, дела сосед? Мальчишка отозвался, сказал, что болен, но уже поправляется, но в дом не позвал. А чего и звать? Ерема к мальчонке никогда особо ласков не был…
- А сегодня – собственными глазами видел! – волк из избы выскочил, по камням через ручей, и в лес ушел! Огромный волчара, чуть не с теленка! Пошел я на след глянуть – как есть те самые. И кровь рядом – капли красные. След – капля, след – капля…
- Так… - прогудел Захар, - говоришь, оборотень он?
- Оборотень, соседушко, вот те крест! – Ерема размашисто перекрестился, - не зря ведь он людей сторонится, все по лесу бродит…
Захар Ваньку-сироту с первого дня невзлюбил. Почему – и сам не знал, просто чувствовал, черная душа у мальца. Это он с виду – милый да приветливый, тихий только – с людьми редко говорит, все со скотиной, да с псами дворовыми. Псы на него никогда не рычали…
Началось это лет десять назад. Принесла Егоровна, знахарка деревенская, сироту приблудного, полумертвого, сказывала, у дороги подобрала, и у себя в избе оставила. Пользовала его травами да молитвами, бабы деревенские, сердобольные, все с гостинцами бегали: кто медку принесет, кто варенья, кто маслица… Бабку любили, и паренька приняли ласково. Да никак он поправляться не хотел – все чах, уж думали, помрет не сегодня-завтра. А через пару недель занедужила Дунюшка, дочка Захарова, младшенькая, ненаглядная. Пришла Егоровна, травками своими потрясла – да только руками развела, молитесь, мол, родители, авось Бог поможет – он милостив. А моей силы тут не хватит.
Померла Дуняша. В три дня сгорела… а, Ванюшка-леший, мальчишка приблудный на поправку пошел… с тех пор и живет в деревне один. Егоровны-то четыре года как на свете нет…
Крепко не любил Ванюшку Захар за душу черную, да личину лукавую.
- А ну Петро, Григорий, пойдем, глянем оборотня. Гришка, ружье прихвати.
Изба Егоровны хоть и на отшибе была, да недалеко. Стучать в двери не стали сразу вошли. Паренек на лавке сел, в тулуп закутался: худой, бледный, словно и вправду больной… руки в крови и на щеке – кровь, у ног – заячья тушка свежая. А не испугался – кровь с лица отер, улыбнулся, поднялся навстречу:
- Здравствуйте, добры люди. Проходите, гостями будете… только, прощения прошу, - потчевать-то вас нечем… дело у вас или как?
- Вишь, Захар Игнатьич, все как есть – правда! Оборотень он!..
- Оборотень? – удивился парнишка, - полно вам, соседи! Нет на свете оборотней…
- А вот это мы сейчас узнаем, - процедил сквозь зубы Григорий, - и ружье вскинул…
Тут от окна метнулась серая тень и между хозяином и гостями встала. Волк. «Тот самый, с теленка, как есть» - рассказывал потом Ерема.
- Зачем вернулся, Ясноглазый?! Они тебя не поймут, я сам!..
Матерый кобель лишь мордой мотнул, помолчи, мол, Глупый, и ощерился. Яркие, яростные глаза зверя прямо на стрелка уставились.
- Убери свою шавку, колдун, - голос Григория стал глухим и невнятным, а прочие – и вовсе онемели - убери, а то…
- Он – свободный охотник, я ему не приказываю. Но если уйдете – он вас не тронет, ручаюсь головой, - ответил мальчишка, а сам к волку присел, за шею обнял, - не надо, Ясноглазый, прошу тебя! Видишь, они не понимают, боятся! Беды бы не было…
- Убери волка, стреляю! – рука стрелка дрогнула, звонко бабахнул выстрел…
- Нет!.. - выдохнул Ванюшка и, прижимаясь к своему лесному другу, осел на пол…
Ясноглазый взвился с места, крепкие клыки сомкнулись на горле Захара, чтобы тут же бросить. Григорий опустил ствол – и серая тень уже повисла на его шее.
- Бежим! Взвыл кривой Еремка, но Петр не успел…
В следующий миг Ерема уже бежал по деревне. Штаны его были мокрыми и теплыми…
***
- Ясноглазый… - Глупый потянулся рукой и опустил ладонь на мою голову, - мои родичи, они ничего не понимают. Теперь тебе надо уходить: ты убил, они не простят… не умеют…
Я лежал рядом с ним. По губам кровь текла… того, с Грохочущей Смертью?.. или другого, брата его? Какая разница… Я устал, до смерти, мне уже все равно…
«Я тебя не брошу», - поцеловал щеку – липкая… и соленая… - «никогда. Ты - мой Глупый».
- Я и правда глуп… прости меня… - он молчал, долго. Пытался отдышаться, - Тебе надо бежать… уводить своих…
Я знал, прав Глупый – будет война, в которой нам не победить. У нас нет ни подлости, ни жестокости, ни Грохочущей Смерти. Но я не мог его одного бросить. Он бранил меня, гнал, хотел ударить или обидеть… но я слышал лишь боль и страх: мой Глупый умирал, а я не мог помочь… я больше ничего не мог.
Когда я бежал домой, мой Глупый был уже холодным. Холодным, совсем холодным… как и те, трое. Мне хотелось кричать… хотелось проклинать Бегущую, и это племя на берегу: их дома из костей Вечных, их мелких трусливых слуг, их Грохочущую Смерть… весь их подлый и лживый мир! Мне хотелось, чтобы все, все-все они сдохли!
А еще мне хотелось лечь и сдохнуть самому. Но я опять не мог. Никогда в жизни я не мог того, что хотел… потому что я любил Красавицу, а у нее были дети.
«Красавица!» - как ветер, влетел я к домам и позвал снова, - «Красавица, собирай детей – мы уходим!»
Но вместо Красавицы предо мною встал Тихий.
«Стой, Ясноглазый. От тебя разит кровью, смертью и горечью племени за Бегущей. Моя жена больше не твоя Красавица – она Мать племени. А я Отец, и не помню, чтобы звал тебя!»
Что ж, время спорить давно минуло, он – Отец племени, и он был прав. но у меня не было сил на почтительные уговоры.
«Я – Ясноглазый, - рыкнул я в ответ, и поглядел в его маленькие желтоватые глазки, - а ты – Тихий. И ты знаешь, кто лучший. Я не требую то, что уступил когда-то, брат. Я сейчас готов склонить голову и больше не поднимать на тебя глаз, я буду беречь, кормить и учить твоих детей, как своих, и никогда к твоей жене не подойду, но ты послушаешь и сделаешь, как я скажу: нам надо уходить – из-за Бегущей война идет.»
«А если я скажу: убирайся?»
Ох и давно я дом покинул: сильно осмелел без меня Тихий.
«Я только что убил троих из-за Бегущей. Они кричали: убрайся. Крикни ты – и ляжешь мне в ноги, будешь падать мне в ноги каждый раз, пока не станешь невидимой тенью, тихой, как твое имя. Я отниму твою жену: больше ни один твой сын не явится в этот мир. И все равно уведу племя.»
Тихий сел, мирно склонил голову на бок, но глаз не опустил:
«К чему мне твоя покорность, Ясноглазый? Ты прав – я знаю кто лучший. И в чем. Ты - самый верный из моих братьев. Вижу, ты утратил свою любовь? Мне жаль…Но я готов тебя слушать.»
Все же Тихий был умен, очень умен…
Мы ушли дальше на полночь. Мир велик, и там нашлось для нас место – обильный, богатый лес. Тихий и Красавица вырастили много детей. Потом Тихий умер – он никогда не был сильным. Красавица прожила год и ушла за мужем. Матерью племени стала одна из их дочерей… когда-то я пел ей песни.
Я стар и никому больше не нужен – теперь могу жить, как хочу.
- Ой, гляди-ка! Какой большой страшный пес!
- Это не пес, это волк. И он совсем не страшный.
Я оглянулся. На тропинке стоял охотник из племени, живущего за Бегущей, юный, почти дитя. А за его спиной пряталась сестренка – совсем кроха! Мордашка сияла любопытством. Охотник из-за Бегущей улыбнулся и поклонился:
- Ну, здравствуй, дедушка охотников из Дремучего леса. А ты красивый… какие глаза ясные!
_________________
-...а как лягу, брат, тебе на колени,
Кто всплакнет, кто помянет словом добрым?
-... зимний ветер, моя боль-моя радость,
Зимний ветер, да весенние грозы...
(умгарская народная песня )
Главная 
